Озадаченный и встревоженный тем, что Сталин и все другие члены Политбюро, хотя налет на Москву длился уже два часа, не появлялись на командном пункте ПВО, который был и надежным укрытием от бомб, Александр Сергеевич Щербаков вышел из зала главного пункта управления в коридор, ощутил разгоряченным лицом, как гуляют здесь свежие струи воздуха, нагнетаемые, видимо, компрессорами, и огляделся по сторонам.

– Прервалась связь с наблюдательной вышкой на здании управления корпуса! – услышал он торопливый говорок узкогрудого и узколицего майора в очках, выбежавшего вслед за ним в коридор. – Полковник Гиршович приказал немедленно восстановить…

– Есть восстановить! – откликнулся старший лейтенант – до красноты рыжеволосый, веснушчатый и с белесыми глазами. Он с группой бойцов-связистов сидел в просторной нише-комнате, за столом с телефонными аппаратами.

Два бойца по приказу старшего лейтенанта, стараясь не топать сапогами, на носках побежали вдоль коридора к лифту.

Щербаков вспомнил, что на крыше здания штаба, под которым был оборудован командный пункт ПВО, есть наблюдательная вышка. И он неторопливо пошел вслед за связистами. А в ушах будто застрял скоренький говорок майора в очках: «Полковник Гиршович приказал…»

Только сейчас Щербаков наблюдал работу полковника Гиршовича – начальника штаба корпуса; тот сидел за столом рядом с генералом Журавлевым, у пульта управления, и действительно как бы был правой рукой командира корпуса. Перед Гиршовичем лежал раскрытый журнал, в котором он торопливой и четкой скорописью фиксировал поступавшие по всем каналам связи донесения. Туда же записывал и о принятых решениях. Иногда они с Журавлевым о чем-то переговаривались – видимо, советовались, – и тогда Гиршович что-то перечеркивал в журнале и делал новые записи. Его бледноватое худощавое лицо, нахмуренные брови выражали крайнюю степень внимания и озабоченности. Казалось, что полковник решал на строгом экзамене какую-то сложнейшую математическую задачу и она ему не давалась.

«Но где же товарищ Сталин?» – в который раз сам себя спрашивал Щербаков, поднимаясь в лифте к верхнему этажу дома, откуда можно было взобраться по лестнице на чердак, а с чердака на крышу, где под броневым козырьком находилась наблюдательная вышка.

Орудийная пальба уже хорошо была слышна в лифте. Но когда Александр Сергеевич появился на крыше дома, ему показалось, что вокруг лютовала гроза с тысячами молний.

– Александр Сергеевич! – испуганно кинулся к нему один из дежуривших здесь наблюдателей. – Нельзя вам сюда! Осколки залетают…

– Я на минуту, – спокойно и строго ответил Щербаков, оглядываясь по сторонам.

Это был тот момент воздушного налета, когда к Москве прорвались с запада несколько бомбардировщиков. С наблюдательной вышки хорошо было видно, как плотнела и перемещалась по ночному небу в направлении центра столицы кипящая вспышками сотен взрывавшихся зенитных снарядов заградительная завеса. А лучи прожекторов, будто нервничая, делались все более подвижными. Вот в их скрещении ярко засеребрилась пылинка – немецкий самолет. Вокруг него густо засверкали красные и колючие искры взрывов. Донесся густой, угрожающий грозовой раскат сработавших фугасных бомб… Значит, кое-что удается врагу…

Из-за гулкой и резкой стрельбы зенитных орудий, простуженного татаканья крупнокалиберных пулеметов и частого тявканья автоматических зенитных пушек почти не различался на слух рокот самолетных моторов в небе. Одиночные немецкие бомбардировщики угадывались в тех местах, куда устремлялись разноцветные прерывистые нити пулеметных очередей и трассирующих снарядов МЗА – малокалиберной зенитной артиллерии. Щербаков увидел, что светящиеся дорожки потянулись в небо почти вертикально от здания штаба корпуса. Значит, самолет прямо над головой.

Послышался нарастающий свист, переходящий в протяжный, жутко холодящий сердце вой; казалось, что это кричит само небо, низвергаясь на город.

Вокруг свирепо, с гулкой многозвонностью ударило по крышам домов, засверкали поначалу будто безобидные вспышки в глубине видимых с вышки дворов и на перекрестье Кировской улицы с Бульварным кольцом.

– Разрядился, гад, зажигалками! – послышался сдавленный страхом голос одного из наблюдателей.

Щербаков действительно увидел, как в тех местах, где сверкнули упавшие зажигалки, будто начали разгораться маленькие солнца, свет которых был бело-слепящим, сердито брызжущий искрами. И только теперь Александр Сергеевич заметил, что на всех домах копошатся люди. Там, где крыши не имели по краям железных решеток-барьеров, мужчины, женщины, подростки попривязывали себя веревками к дымоходам, радиоантеннам, выступам; у иных концы веревок прятались в слуховых окнах, привязанные к чему-то на чердаках.

Когда зажигалки начинали разгораться, то дружинники, кто был поближе к ним, кидались на огонь с железными клещами, с наполненными песком совковыми лопатами или ведрами. Искрящиеся маленькие солнца часто вылетали из слуховых чердачных окон или высившихся над крышами дверей. Они с грохотом катились по жести, озаряя все вокруг ярко-белым мерцающим сиянием. А те зажигалки, которые, не пробив жесть, застревали в крышах, вытаскивались и тоже сталкивались вниз. Продолжая гореть на земле, они расплавляли асфальт, опаляли деревья, прожигали, казалось, насквозь мостовые.

Вокруг сделалось неестественно светло: не то наступил белый день, не то чрезмерно лунная ночь. Свет был зловещим, переменчивым, прыгающим в дикой пляске. Казалось, что вот-вот до самого поднебесья взовьется пламя от запылавших домов, улиц, деревьев Бульварного кольца.

Со всех сторон раздавались мужские и женские голоса, неслись выкрики, команды, вопли, матерщина, предупреждения:

– Не жалей песку, растяпа!

– Глаза, глаза береги, очкарик!

– Без рукавиц не лезь!..

– Дурак, сними кастрюлю с головы, она каску не заменит!

– А ты, мать твою, рот закрой! Влетит – не выплюнешь!

– Не надо водой!.. Выбрасывай клещами!

Находились и шутники: